в качестве солдата, но и доверенного лица службы безопасности…

Ружевич, по правде говоря, не был в восторге. Его вполне устраивала служба в полиции под началом благоволившего к нему Шмоневского. А главное, он прекрасно понимал, что «специальные карательные акции» – занятие далеко не безопасное. Однако отказаться не посмел.

Через три дня Ружевич прибыл в Могилев, в штаб батальона «Ост». По численности подразделение действительно приближалось к полку. К удивлению Ружевича, штурмбаннфюрер изъявил желание встретиться с ним лично. И вот он уже в большом кабинете с наглухо зашторенными окнами. За массивным дубовым столом под портретом Гитлера сидел средних лет блондин с тонким носом и голубыми глазами. Эти столь обязательные для подлинного арийца компоненты внешности плохо вязались с большой головой какой-то треугольной формы, с огромным лбом и оттопыренными ушами.

Уже после войны Ружевич узнал, что сын торговца Оскар Дирливангер вступил в нацистскую партию за год до прихода Гитлера к власти, почему и получил почетное звание «старого борца». Он быстро выдвинулся в функционеры, однако случай оборвал партийную карьеру: за растление малолетних Дирливангер попал на два года в тюрьму. Чтобы «искупить» вину, Дирливангер после освобождения вступил в легион «Кондор», действовавший в Испании, когда в этой стране разразилась гражданская война. За отличие в боевых операциях он был награжден «Железным крестом», потом служил в войсках СС во Франции, в частях СС «Мертвая голова», несших охрану концлагерей Майданек и Бухенвальд. И вот новое ответственное поручение – сформировать карательный батальон «Ост» в Белоруссии. Костяк его должны были составить профессиональные преступники и деклассированные личности, люмпен-пролетарии, завербованные лично Дирливангером в лагерях на территории самой Германии.

– Из Барановичей, от Вернера? – спросил Дирливангер, словно не лежали перед ним сопроводительные бумаги Ружевича.

– Да, господин майор, – четко и почтительно ответил Михаил. Дирливангер был не в черной, а в армейской форме войск СС, потому и обращаться к нему следовало по-военному.

– У вас хорошая биография, Ружевич, – заговорил эсэсовец, пролистывая бумаги Михаила. – Мне нужны именно такие ребята, у которых есть свои счеты с коммунистами. Без злости в нашем деле нельзя. Вы знаете, чем предстоит заниматься?

– Очень приблизительно, господин майор. Но я готов выполнить любое задание во имя победы Великой Германии.

Дирливангер довольно улыбнулся. Похоже, ему нравился этот исполнительный парень: такой, не раздумывая, сделает все, что ему прикажут. Дирливангер повернулся к настольной лампе, и Ружевич заметил у него маленькие усики, такой же точно формы, как у Гитлера, только редкие и белесые.

– Наша главная задача, – сказал эсэсовец, – ликвидировать опорные базы бандитов. Не скрою, это дело не из легких.

Штурмбаннфюрер строго посмотрел на Ружевича и после небольшой паузы продолжал с нескрываемой гордостью:

– Я собрал у себя самых отчаянных ребят – немцев, французов, мадьяр, латышей, украинцев, русских, белорусов. Разные люди и разные судьбы. Общее у них одно – ненависть к коммунизму. Запомни навсегда, я собственноручно пристрелю любого, кто пожалеет пособника большевистского бандита, будь то женщина, старик или ребенок!

Помолчав, штурмбаннфюрер резко переменил тему разговора, и Михаилу стало ясно, почему командир батальона вызвал к себе его, рядового солдата. Оказывается, на Ружевича возлагалась в батальоне еще одна, сугубо секретная обязанность: докладывать лично Дирливангеру или его заместителю обо всем подозрительном, что он подметит в поведении и разговорах солдат славянского происхождения…

…По приобщенным к делу документам майор Марков получил достаточно полное представление о кровавом пути карательного батальона «Ост», об участии в массовых убийствах и пытках советских граждан вначале рядового, а затем унтершарфюрера CС Михаила Ружевича.

15 июня 1942 года каратели штурмбаннфюрера СС Дирливангера сожгли деревню Борки Кировского района Могилевской области и убили свыше тысячи восьмисот ее жителей. И это было лишь началом. Всего же за время действий в Белоруссии головорезы из батальона «Ост» расстреляли и сожгли живьем свыше ста двадцати тысяч человек, стерли с лица земли около двухсот деревень, в том числе Хатынь, ставшую олицетворением страданий и потерь белорусского народа.

Рота, в которой служил Ружевич, называлась «Иностранной». В ней действительно не было ни одного немца. Командовал ею Павло Скрыпник, из бандеровцев. Его Дирливангеру прислали из Мукачева, как Михаила из Барановичей. Вот он шагает впереди Ружевича, маленький, сутулый, в ушитой немецкой форме. А вот показалась укутанная утренним туманом деревушка Лизовка – цель их сегодняшнего рейда. По доносу, полученному Дирливангером, ее жители «поддерживают тесные связи с лесными бандитами». Для эсэсовца этого было достаточно, чтобы вынести деревушке в тридцать дворов смертный приговор.

– Крохин! – крикнул Скрыпник высокому белобрысому парню с погонами оберфельдфебеля войск СС. – Твой взвод возьмет восемь хат. Сгонишь в ту, что у колодца. И поживее, надо управиться до обеда, чтобы к вечеру вернуться в Светличное.

– Есть! – откликнулся Крохин, обнажив крепкие сахарно-белые зубы. Он вообще был улыбчивый парень, еще год назад – младший лейтенант Красной армии.

«Решили всех в один дом согнать, значит, жечь будут, без расстрела», – догадался Михаил. За четыре месяца службы в батальоне этого делать ему не приходилось. Пока он только расстреливал.

Кинулись к хатам солдаты, стали выгонять людей наружу, кто не хотел сам идти, гнали прикладами, тащили волоком по земле. Плакали и причитали женщины, криком кричали дети. В дом у колодца каратели загнали человек пятьдесят, принялись заколачивать досками окна и двери.

– Ты что, Гном, кто же так окна забивает? – орал Скрыпник. – Выбьют, лишь запалим, начнут детей выкидывать, как в Борках. Не жалей гвоздей!

Могилевский вор-домушник Шелудько, получивший такую кличку за маленький рост, послушно застучал обухом топора, вгоняя в доски длинные гвозди. Успокоил Скрыпника:

– Все будет в ажуре, начальник! Не боись! Ни одна сволочь не выберется!

Вот уже и взводный Крохин загорланил:

– Краснов, Ружевич! Чего глазеете! Тащите солому из сарая и обкладывайте!

В душе Михаила все словно оборвалось, ему было страшно, быть может, впервые с тех пор, как он очутился в батальоне. Он действовал словно в кошмарном сне. Билась где-то на дне сознания мысль: «Господи, да что я творю?! Почему Скрыпник не приказал просто расстрелять их, почему? Зачем такая ненужная жестокость?»

Жестокость была нужна, более того – запланирована заранее. Для устрашения, и не только окрестного населения, дабы неповадно было помогать партизанам, но и для солдат самого батальона «Ост». Карательная «акция» вязала их огненной порукой, чтобы и проблеска мысли вырваться из круга преступлений не возникало, чтобы шли послушно на самое чудовищное злодеяние.

Ружевич слышал, что были случаи, когда полицаи перебегали на сторону партизан, знал и о том, что служба безопасности иногда выявляла среди них советских разведчиков. Еще